Иногда проблема не в том, что люди не хотят тебя слушать, а в том, что ты несёшь какую-то хуйню с их точки зрения. И да – они могли бы выслушать тебя, объяснить, ответить, но совершенно не обязаны. Ты можешь только попросить. И это не значит, что ты неправильный, а они правильный, объективно – нет, вы просто разные. Но если ты пытаешься научиться жить в их мире, то да, относительно него это ты не прав.
А возможно ли как-то контактировать с ними, не осваиваясь в их мире? Если я буду просто демонстрировать свой, как я это делаю, они вряд ли ко мне подойдут. Хотя, кто знает.
Ты можешь познавать мир другого, только не жалуйся потом, что всё по другим правилам. Зачем это? Ты ведь всё равно другой.
Иногда устройство космоса людям понять дано, а почему мне так грустно – нет. И им даже не нужно с этим смиряться, потому что им всё равно, они даже не знают о существовании такого мира внутри меня.
Им это и не нужно.

Так вот, цени то, что дают люди, даже если они дают не то, что тебе хочется, или не то, что тебе нужно. В этом всё равно есть ценность, потому что они дают это, как умеют, как они хотят это дать. В этом есть что-то настоящее. И в этом, конечно, есть ресурс.

Кажется, мне нужно сказать это где-то.
Я загибаюсь от одиночества.

Но зато теперь я знаю, кто я.

Привет.
Сегодня я улыбаюсь.

Всё ещё не знаю, кто я, и меня это так заебало. Снова представления о себе перевернулись с ног на голову и я ищу ногами, где здесь дно, но течение слишком сильное.
Хорошо, ладно. Пусть так. Мне всё равно, по крайней мере я живой, здоровый и могу смотреть на летние пейзажи, чувствуя дыхание жизни у себя на щеке.

Весь месяц мучила тяжёлая апатия. Я вообще разучился чувствовать время, мне кажется, что оно летит быстро в рамках одного дня, с другой стороны от среды до среды, например, проходит столько времени, что я не понимаю – одна это была неделя или уже две. С вчерашним и сегодняшним днём то же самое.
Поднимаю голову осторожно, делаю что-то. Опасаюсь, что апатия вернётся. Но не боюсь. Это как с депрессией, я справился бы, просто болезненно не хотел бы.

Я разваливаюсь. Dead tired.

Не помню, что говорил людям, или что мне нужно им сказать.
Когда голова разрывается от напряжения и мысли бьются, как мушки о люстру, я начинаю писать расписание на несколько дней.
Во-первых, письмо успокаивает.
Во-вторых, через некоторое время расписание спасёт меня от аварии, так как, неспособный думать, я ещё буду способен действовать, тупо глядя в бумажку.
Привычка делать всё на ходу когда-нибудь погубит нас.

Торжественно обещаю себе сломаться через три дня. Это как горшок с золотом на конце радуги. Шоколадка после обеда. Осталось продержаться чуть-чуть, а потом – дай себе волю.
Ничего страшного. Разрушу всё до основания и позволю этому обрушиться на мою голову, чтобы начать сначала.
Заново – не означает с чистой страницы или что-то такое. Понимаешь? Я начну, снова, ещё раз, но не в первый.

Кажется, мне нужно сменить психолога. Она говорит странные вещи, точнее, я выцепляю её слова из контекста, и…
Типа, "вы сложный шаблон". Ангелина пообещала сделать мне футболку с этим словосочетанием.
Или – "это внутреннее одиночество, да?" Я говорю ей, что никогда не был одинок, а она уточняет, задаёт правильные вопросы. Правильные вопросы требуют ответов, даже не то чтобы требуют - после них ответ всплывает на поверхность сам, и я не могу никуда от него деться.
Туда же – "вы когда-нибудь чувствовали себя ребёнком?" Конечно да, даже если я не помню этого. Память ненадёжна.
Я и сейчас чувствую, но не тогда, когда нужно.
Никто не сделает поблажки из-за твоей искалеченной истории. Она не транслируется у тебя на лбу, и даже если бы транслировалась – ну, ты понимаешь. Мы все люди, мы все проходим через дерьмо, ты не уникален в этом.

С другой стороны, терапия и должна быть сложной. Я только надеюсь, что это стоит того. Когда бежишь через ад, рай может и подождать, в самом деле.

Тошнит от волнения. Боюсь, что мой психолог откажется от меня первая.

Ты начинаешь чувствовать, как эта кожа становится твоей собственной. Тело подчиняется владельцу, а не наоборот.
Может, это лучшее в мире чувство.

Здесь может остаться только один из нас, слышишь? Типа, мне жаль.

В самом деле, травмы управляют этим миром. Как же хочется верить, что я в состоянии перевести стрелку.

Господи. Никто из моих людей не догадывается, что не забрось меня в их жизнь когда-то так крепко, я бы давно избавился от этого мира.
Это не заканчивается. Это просто не заканчивается, и чем дальше, тем меньше от меня остаётся.

Единственный, кому я мог бы признаться в депрессии – парень напротив, обдолбанный психоделиками. Ему так искренне похуй, он забыл бы на следующее утро и не чувствовал бы себя неловко.

Понимаешь, я ведь прекрасно знаю, что в депрессии тебе только кажется, что всё так паршиво, и что не стоит считать свои мысли адекватными во время обострений.
Но это не период в жизни – это и есть жизнь.

Всё, на что я способен – игнорировать и не верить им, мыслям, которые я старательно не допускаю дальше самых границ сознания.
Я обязательно найду свой голос. Просто не может, не может быть, что его нет, чудовищная ошибка.
А пока продолжаю идти на ощупь.

Почти месяц назад я писал, что им никогда не получить меня. Что я никогда не позволю им победить.
Но сегодня ночью они подошли слишком близко. Они не просто выжидали – они нападали, как дворовые собаки, окружившие одного трусливой стаей. Входят во вкус, набираются смелости, чувствуя количественное превосходство – и зубы клацают уже не только возле лодыжек.
Я угрюмо держу линию обороны. Устал – это не то слово. Я слишком измучен, чтобы чувствовать что-то, кроме приглушённой злости.

Я больше не могу пользоваться обычным светом. И у меня не осталось сигарет, так что нечему разогнать темноту. Твари боятся этого запаха и огонька фитиля тоже. Твари боятся моих искалеченных, тёплых воспоминаний, едва различимых в облаках дыма.

Сегодня, оглядываясь на черту, я понял: они получат меня. Если не сегодня, то завтра, если не завтра, то после, это лишь вопрос времени.

Я научился узнавать их в темноте не по своей воле. Вижу бельмо у них на глазах, вижу слюну на их языках – так вот, сначала это казалось проклятьем.
Но, зато, когда момент настанет, я буду знать. Я успею выкурить ту сигарету, как самую первую, с удовольствием, нет, со сладкой эйфорией от летнего солнца, встреченного лёжа на зелёной траве. Я не затушу её, пока глаза не заслезятся, и когда линия, превратившаяся в жалкий круг вокруг моих ступней, сольётся с чернотой, смоется холодной волной, тогда первый пёс осмелится броситься. Он прыгнет, за ним вцепятся другие. Они будут трепать это тело, но быстро поймут, что раздирают пустую куклу.
Возможно, тогда они обезумели бы от ярости и стали бы жрать друг друга.