В самом деле, травмы управляют этим миром. Как же хочется верить, что я в состоянии перевести стрелку.

Господи. Никто из моих людей не догадывается, что не забрось меня в их жизнь когда-то так крепко, я бы давно избавился от этого мира.
Это не заканчивается. Это просто не заканчивается, и чем дальше, тем меньше от меня остаётся.

Единственный, кому я мог бы признаться в депрессии – парень напротив, обдолбанный психоделиками. Ему так искренне похуй, он забыл бы на следующее утро и не чувствовал бы себя неловко.

Понимаешь, я ведь прекрасно знаю, что в депрессии тебе только кажется, что всё так паршиво, и что не стоит считать свои мысли адекватными во время обострений.
Но это не период в жизни – это и есть жизнь.

Всё, на что я способен – игнорировать и не верить им, мыслям, которые я старательно не допускаю дальше самых границ сознания.
Я обязательно найду свой голос. Просто не может, не может быть, что его нет, чудовищная ошибка.
А пока продолжаю идти на ощупь.

Почти месяц назад я писал, что им никогда не получить меня. Что я никогда не позволю им победить.
Но сегодня ночью они подошли слишком близко. Они не просто выжидали – они нападали, как дворовые собаки, окружившие одного трусливой стаей. Входят во вкус, набираются смелости, чувствуя количественное превосходство – и зубы клацают уже не только возле лодыжек.
Я угрюмо держу линию обороны. Устал – это не то слово. Я слишком измучен, чтобы чувствовать что-то, кроме приглушённой злости.

Я больше не могу пользоваться обычным светом. И у меня не осталось сигарет, так что нечему разогнать темноту. Твари боятся этого запаха и огонька фитиля тоже. Твари боятся моих искалеченных, тёплых воспоминаний, едва различимых в облаках дыма.

Сегодня, оглядываясь на черту, я понял: они получат меня. Если не сегодня, то завтра, если не завтра, то после, это лишь вопрос времени.

Я научился узнавать их в темноте не по своей воле. Вижу бельмо у них на глазах, вижу слюну на их языках – так вот, сначала это казалось проклятьем.
Но, зато, когда момент настанет, я буду знать. Я успею выкурить ту сигарету, как самую первую, с удовольствием, нет, со сладкой эйфорией от летнего солнца, встреченного лёжа на зелёной траве. Я не затушу её, пока глаза не заслезятся, и когда линия, превратившаяся в жалкий круг вокруг моих ступней, сольётся с чернотой, смоется холодной волной, тогда первый пёс осмелится броситься. Он прыгнет, за ним вцепятся другие. Они будут трепать это тело, но быстро поймут, что раздирают пустую куклу.
Возможно, тогда они обезумели бы от ярости и стали бы жрать друг друга.